"Записки Шизофреника", или последнее интервью Пургина

Диалог.UA принял решение опубликовать последнее интервью Пургина, чтобы показать истинное лицо главы террористов. Человека, которому неважно, сколько гибло людей.

Интервью с бывшим "председателем Народного совета ДНР" было записано за несколько дней до мини-переворота в Донбасском регионе. Интервьюером в этом диалоге выступил корреспондент московского издания "Русский репортёр", который приехал на встречу в Донецк.

— «Все больше удивляюсь, — вслух читаю с планшета я заметку, каких в интернете много, — почему Пургин еще жив? Почему не арестован?».

— Они там сами отвечают, что я – умный. Вот, — говорит Пургин.

— А вы умный, да?

— Ну, надеюсь… Хотя нет, я – опытный. Я не это… скажите мне… — ищет подходящее слово. – Ну, не я же эти заметки пишу. Это – чужие мысли. Люди, которые их писали, так воспринимают жизнь. А жизнь – не черно-белая. Все гораздо сложнее. И всю ситуацию сегодняшнюю невозможно уложить в какое-то количество текста.

— То есть не боитесь, что с вами случится то, что случится с Мозговым?

— Да… Мозговой… Но вы же понимаете, что у нас огромное количество людей погибло, и по их смертям тоже нет ответа, к сожалению. А после смерти Мозгового я предупреждал, что будет очень плохо, если мы не раскроем убийц, если не проведем нормального человеческого расследования. Если не будет наказания. Получается, что слишком много наведено теней на плетень. И возразить тут нечего – мы оказались слабее, чем должны были быть. Когда нет ответов, начинаются домыслы и выкрашивание мира в черно-белый.

— Значит, для вас смерть Мозгового стала стрессом?

— Нет. И секунды не было стресса. Я – технолог. Я понимаю в политике, и первыми моими словами на смерть Мозгового были такие – нужно срочно найти виновных и показать их обществу.

— И почему их не нашли?

— Ну… мы слабы.

— Или разрозненны?

— Нет, слабы. В голове у народа мало различий между ЛНР и ДНР, не раскрытые преступления там общества проецирует на нас и додумывает.

— А то, что додумывает общество, не соответствует действительности?

— Часто нет. Общество может додумывать такие ужасы, каких нет.

— Мир – не черно-белый. А какой?

— Несмотря на то, что я – горячий человек, сложный по характеру и вспыльчивый – мое отношение к жизни терпимое и терпеливое. Я могу многие вещи делать долго и упорно. Не пытаться разрубить Гордиев узел, а годами его распутывать. Это – такой настрой. Есть понимание цели, направления. Значит, нужно настроиться на долгую кропотливую работу.

— До революции вы были маргиналом?

— …Маргиналом… Честно говоря, я воспринимаю это, как комплимент… Но не думаю, что совсем уж маргиналом. Если этих людей не видно, если им не дают трибуну и называют их маргиналами, это еще ничего не значит. Но маргиналов мало, а наше направление не было настолько узким, чтобы быть маргинальным.

— Тогда кем вы были все эти годы до революции?

— Группой единомышленников. У этой группы была большая поддержка в умах интеллигенции и думающих людей Донбасса. Поэтому я – явно не маргинал. Всеми силами власть пыталась наш круг сузить, он был для нее опасен, за наши убеждения преследовали. Но если бы все было настолько узко, нам бы не удалось то, что удалось.

— И каковы же были идеи вашего круга?

— Мы большую часть времени занимались региональным патриотизмом, пророссийскими движениями, расследованиями историческими, продвижением замолченного прошлого – это история Донецко-Криворожской республики. Мы были плотной группой регионалов с широким восприятием мира. Это давало определенные плоды.

— Давало плоды…

— Вы их сейчас видите.

— То есть, то, что мы сейчас видим – это ваша работа?

— И наша в том числе. В глазах власти мы были какими-то шизиками.

— А вы не были шизиками и для тех, кто сидит сейчас в окопах в нескольких километрах отсюда?

— Не совсем… Понимаете, в Донбассе не было отрицательного восприятия того, чем мы занимались. Может, не было и радостного приятия, но понимание существовало.

— Так вы довольны плодами своей работы?

— Не запутывайте меня. Давайте конкретизируем. Какими плодами? Плоды пока не получены. Даже больше – мы выиграли не сражение, а встречный бой. У нас еще много сражений впереди, а результат войны вообще неизвестен. Узнаю ли я его при своей жизни? Не знаю. Я это серьезно. Поэтому ставить точку – неправильно. Наша жизнь непрерывна, и после нас она продолжится. То есть я не вижу этих плодов. Есть промежуточный результат. По сравнению с тем, что было, мы получили то, чего еще никогда не было за все двадцать три года существования Украины. Это успех? Да.

— Успех для кого?

— Для общества, для жителей Донбасса. Если мы на этом остановимся, будет плохо. Можно зайти на одну ступеньку и остановиться, а можно увидеть цель – десятую ступеньку – и к ней подниматься, не пытаясь перепрыгнуть через десять степеней. Мы сейчас находимся всего лишь на первой ступеньке. Впереди – еще девять.

— А что на десятой ступеньке?

— Защита интересов всего населения юго-востока Украины, как единого культурного, экономического и цивилизационного пространства.

— Как это будет выглядеть на практике?

— Как объединение всего юго-востока. Нельзя разделять Донбасс и Харьков, Донецк и Одессу. Мы – единое общество. Было бы странно, если бы после сорок пятого года кто-то на Урале сказал – «Зачем нам, вообще, восстанавливать Ростов-на-Дону? Они там были под оккупацией, сволочи!». Или если бы их отказались освобождать. Если мы сейчас сосредоточимся на десятой ступеньке сразу, как многие призывают, то это будет политическим популизмом. Озвучить то, что там находиться, и попытаться прыгнуть туда? Мы поломаем ноги и будем глупо выглядеть. Мы должны предупредить – путь, который нам предстоит пройти, тяжелый, нам еще шагать и шагать. Каждая ступенька должна быть выстрадана и завоевана.

— Не думаете, что разговоры о долгом пути могут деморализовать общество, живущее в войне?

— Кого-то деморализует, а кого-то нет. И вот с этими вторыми мы и будем что-то делать. А остальное население будет согласно… или не согласно.

— Вас когда-нибудь арестовывали?

— Ну, да. Конечно. Безусловно. В тюрьме я долго не сидел, но у меня было огромное количество уголовных дел – милицейских, сбушных. Не сосчитать. Было одно из самых крупных – я обвинялся по 109-й, 110-й и 161-й. Дело длилось порядка шести лет, я был под подпиской о невыезде. Его довели до суда, но по ряду причин, не стали брать нас под стражу, иначе пришлось бы озвучить, кто стукачи. А на тот момент это было не выгодно.

— А вы знали, кто стукачи?

— Я и сейчас знаю… А тогда многие догадывались, кто, но не имели гарантии. Я и сейчас общаюсь с некоторыми из них.

— Зачем?

— Ну… возможно, эти люди могут помочь решить некоторые задачи. Нельзя мыслить только категориями соратников. Соратник – это подарок от Бога, больше, чем друг.

— У вас есть соратники?

— Да, конечно. И сейчас вы сидели за столиком с, как минимум, двумя из них (имеет в виду отца и сына Александровых – РР). Люди, которые по уголовным делам со мной проходили – безусловно, мои соратники. А есть люди – попутчики. Вам по пути, и вы идете с ними какой-то отрезок дороги. Возможно, вы разойдетесь, а возможно – нет. Даже люди, проявившие слабость, могут быть попутчиками потому, что могут помочь в каких-то вопросах. Могут быть полезны, даже если в какой-то момент дали слабину.

— Довольно прагматичный подход…

— Я – технолог. А технолог – это человек, который балансирует на грани разрешенного цинизма.

— А что такое разрешенный цинизм?

— Видите десятую ступеньку, вы к ней идете, но у дороги есть обочина. Внутри этой дороги вы можете выбрать любую траекторию, позволяющую вам продвигаться вперед. Могут быть откаты назад – вам мешают. Вы выбираете траекторию, но вы всегда должны помнить, что есть обочина и вылет за нее. Вылетел за обочину, значит, уже идешь не к своей цели, а к какой-то другой. Если люди приносят пользу, неважно, они хорошие или плохие. Не надо копаться в их побудительных мотивах, они у людей разные – у кого-то карьера или деньги или идея. Путь у кого-то – карьера и деньги, но он сегодня двигается в одном с вами направлении, может помочь, и я не думаю, что надо брезговать таким человеком… Русская цивилизация – это, на самом деле, цивилизация попутчиков. Вы зря пытаетесь углядеть в этом слове что-то обидное… Русские, как цемент связывают русскую цивилизацию, но в ней есть и татары, и казахи, и армяне и так далее. В ней есть огромное количество людей, которые разговаривают на разных языках и верят в других богов. Но они движутся вместе с русской цивилизацией по одной дороге. Они строят справедливое общество, их устраивает то, что никто не пытается их ассимилировать. Но они – попутчики. Они не могут быть соратниками.

— А вы сами согласились бы в какой-то момент стать попутчиком того, кто дойдет до десятой ступеньки, а вы – нет? Но он изменит жизнь людей к лучшему, только вы останетесь на какой-нибудь из нижних ступеней?

— То есть уйду в сторону? Собьюсь с пути? Но мы идем не за плодами. Ошибка воспринимать политика, как человека, который получает плоды. Очень многое будет востребовано в будущем, а в настоящем – мало. Люди, которые делали будущее, мало понимали, что они именно будущее делают для пары поколений вперед.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Послушайте… вы не… Это неправильный вопрос. Вы оцениваете десятую ступеньку, как что-то материальное. Как… как плод… Но это – не плод абсолютно! За десятой ступенькой – опять десять ступенек!

— А те к чему ведут?

— Какая разница? Дойдя до десятой, люди и будут определяться, к чему двигаться дальше. Русская цивилизация меняется, находится в динамике. Внутри дороги постоянно идет конкуренция идей – правых, левых, центристских. Рождаются идеи новые. Под каким флагом мы будем идти – красным, имперским или еще каким-то – это большой вопрос. Но мы все равно будем идти внутри русской цивилизации.

— Вам знакомо чувство зависти?

— Конечно, я ведь человек. Но я ситуациям завидовал, людям – не совсем. Но не из-за того, что я о себе большого мнения. Я могу завидовать каким-то качествам. Человек обычно не ценит своих плюсов, он хочет развить минусы и доказать другим, что он тоже может.

— Вы хорошо знаете свои плюсы?

— Процентов на шестьдесят?

— Как вы восприняли Майдан 2013-го года?

— Никак? Жить какими-то событиями надутыми – это не мое. У меня не было эмоционального всплеска – положительного или отрицательного – как у огромного количества граждан. Я не имею на это права.

— Отчего вы лишили себя такого права.

— Потому что у меня есть задачи. Я должен их решать, а не поддаваться каким-то примитивным слабостям.

— А за этот год у вас были эмоциональные всплески?

— Я – эмоциональный человек. У меня каждый день эмоциональные всплески. Но огромное количество людей за год пострадали. Люди, которых я знал, погибли. Есть получившие увечья. Это – дорогие мне люди. Не найдете вы тут людей, которых война не затронула.

— Вас когда-нибудь били?

— Я участвовал в драках.

— Вас били?

— Били и участвовал в драках – это разные вещи.

— Значит, вы в драках проигрывали?

— Проигрывал. Ну и что? Проигрывал, конечно, безусловно. Но я отстаивал справедливость. Если не сдался, значит, отстоял. Понимаете, проигрыш и не сдался могут существовать одновременно.

— Когда вы занимались до революции своей подпольной деятельностью, могли себе представить что произойдет то, чему мы являемся свидетелями сейчас?

— Ни в коем случае не думал! Мы делали заклад только для будущего поколения. Но вы опять хотите сказать, что что-то уже произошло. А на мой взгляд, ничего не произошло.

— А на мой взгляд, произошло – погибло много людей.

— Это, конечно. Но я вам объясняю: это – первая ступенька?

— А остальные тоже будут усыпаны…

— Трупами?

— Не плодами, однозначно.

— Я не знаю. В данном случае, это не мы решаем. Господь Бог решает.

— А он тоже вовлечен в процесс? Вы же – прагматичный человек…

— Не настолько прагматичный, чтобы исключать из процесса Бога. У нас было очень много ситуаций, которые не могли произойти без чего-то сверхъестественного.

— От чего вы хотели защитить юго-восток? Что ему дать?

— А вы съездите в Краматорск, в Славянск, посмотрите. Если вы мне скажете, что на тот момент всего этого не было… Но я-то знал, что так оно и будет. Очень многие знали и понимали, что так будет. Знали и понимали, что мы будем вторым сортом. Знали и понимали, что мы приговорены в деиндустриализации. В 2014-м году машиностроение в Донецкой области упало безо всякой войны в четыре раза. Мы знали, что мы будем вторым сортом! Что нас ждут большие перемены и огромные проблемы! Мы это понимали, и мы с этим боролись. Мы з-з-знали это! Знать – это всего лишь вопрос профессионализма, количества информации и аналитики. Мы с открытыми глазами что-то делали.

— А население к этим большим переменам и огромным проблемам не могла бы приспособиться?

— К чему?! Ни хрена себе! Вы понимаете, что индустриальный Донбасс должен был перейти в деиндустриализацию?! Ну да! В принципе осталось бы здесь в пять раз меньше населения. Ну и хорошо! Ну, не было бы у Донбасса никаких перспектив для роста, стал бы на всю оставшуюся жизнь третьесортным регионом, который больше не поднялся бы никогда потому, что его сломали, переделали, изнасиловали! Вас, извините, насилуют и насилуют до тех пор, пока вам это не начинает нравиться! Получается, остаткам народа начло бы нравиться, когда его насилуют. Это хороший народ? Есть у него будущее?!

— Либеральные журналисты и российские либералы вообще часто говорят, что в ополчении принял участие ничтожный процент населения Донбасса…

— Ваши либеральные журналисты – шизофреники!!! Они не понимают, что такое ополчение! Ополчение – это высший гражданский подвиг! Который способны совершить единицы! Это не когда вас призвали! Не когда государство взяло за вас ответственность! Не когда вам приходит, извините… п-повестка! Не хочу никого обидеть, но когда вас призывает государство, имеющее индульгенцию на насилие, подразумевается, что вы можете попасть в тюрьму, вас могут преследовать за неповиновение. Так вот ополчение, чтобы вы понимали!!! …В ополчение были записаны десятки тысяч человек, но нечем было их вооружать, некому кормить, негде брать ресурсы, чтобы ополчение куда-то направить! Это – первое…

— Вы так кричите, что на нас все смотрят. У вас что, всплеск эмоций?

— Всплеск!!! Потому что я пытаюсь вам объяснить, что это – чушь! Девять из десяти желающих вступить в ополчение а военкоматах заворачивают! А этот один проходит десять кругов ада прежде, чем становится ополченцем, получает автомат и в итоге попадает на линию соприкосновения.

— И он проходит эти круги, осознавая, что иначе бы его насиловали?

— Да… при чем тут это?! Я вам говорю про высшую форму гражданского подвига! И он носит невероятную ценность! Вы прекрасно знаете, что на Украине сейчас идет насильственная мобилизация, что там существует огромное количестве внесудебных расправ. Там вы либо идете воевать, либо подзюженные кем-то ваши односельчане сожгут ваш дом с семьей. Либо изобьют вашего родственника, либо вызовут в СБУ. И хотите вы, не хотите, вы берете оружие и идете воевать. Вот эти люди – тоже изнасилованные! Не очень большой подвиг – согнаться в кучу, взять оружие и пойти воевать. А другое дело – когда человек сидит себе дома, и его никто не принуждает! Попробуйте сейчас вступить в ополчение! …Ну, не вы! Ну, напишите репортаж об этом, и вы увидите, что люди сами едут к линии соприкосновения, начинают помогать, рыть окопы, брать в руки трофейное оружие. Их выгоняют оттуда, выгнать не могут, и постепенно они становятся ополченцами …Это по поводу ничтожного процента. У нас, вообще-то, два с половиной миллиона убежало в сторону Российской Федерации, а миллион – в сторону Украины. Неужели вы из тех людей, кто будет обвинять переживших оккупацию?

— Вменять им в вину, например, что?

— Что не умерли с гранатой в руке под танком, не поехали в эвакуацию на Урал, подонки, а остались под немцами, предатели. Либеральная пресса вечно занимается передергиванием. Нельзя обвинять человека, у которого жена и трое детей, в том, что он увез их из-под снарядов в Российскую Федерацию. Потому что кроме него, никто его детей кормить не будет. Но нет, либеральные журналисты говорят – «Ничтожно малое количество народа прорвалось в ополчение и зубами выгрызло себе автомат».

— Я наступила на ваше большое место?

— Да, наступили. Донбасс совершил подвиг одиннадцатого числа. Донбасс сделал то, что не делалось нигде. Жители провели референдум без денег. Они по шесть часов стояли в очередях, чтобы бросить эту бумажку. Люди сами вскрывали школы, выбивали двери, приносили урны. Без копейки денег! И прошу показать мне человека, который сидел в комиссии и получил за это хоть сто рублей!

— А сейчас люди бы вышли на такой референдум?

— Часть из них сейчас находится на территории Украины. Возможно, они бы этого сейчас не сделали. А те, кто находится на территории Российской Федерации, пошли бы стройными рядами. Те, кто остался здесь… да, определенное разочарование в них присутствует, но думаю, что они повторили бы одиннадцатое число.

— Вернемся к мобилизации… Вы знаете, что не все на Украине мобилизовано насильно. Есть участники добровольческих батальонов. Они тоже совершают гражданский подвиг?

— Ну знаете ли… они м-м-м… Между нами и ими – огромное различие. Знаете, какое?

— Скажите мне.

— А вы знаете?

— А я задаю вопрос.

— Между нами и ими огромная разница в том, что легко взять оружие и поехать стрелять в чужой дом чужих людей. Да. Между нами и ими – гигантская разница в том, что мы – дома, а эти люди приехали к нам домой стрелять по нам. Этим все сказано. Вы не знаете их побудительных мотивов. Может, у них садистской направленности мотивы. Там в «Азове» есть ребята, которые по странному совпадению часто ездили в Африку и платили там большие деньги за то, чтобы пристрелить тигра или какое-то другое крупное животное. Сейчас чтобы денег не платить, они приехали к нам пострелять в людей на халяву. У них хобби, понимаете? Но в Африке – дорого. Лицензия – тридцать тысяч долларов стоит. И вот они приехали в «Азов» со своим оружием. Они из снайперки лупят кого хотят – бесплатно, халява. А кто-то зарабатывает деньги. Сидел в своей деревне – ни работы, ни перспектив. Взял в руки оружие. Вы что, не знаете, как разграблен Донбасс, к чертовой матери?! «Нова Пошта» (почтовый перевозчик – РР) вывозила из Курахово по пять фур в день! Выгребалось тупо все, что было в домах и отправлялось к себе в деревню… Украинские националисты почему-то объединились по территориальному признаку. И тут мы уже сразу подвергаем сомнению их идеологическую основу. Формирование по территориальному признаку подразумевает, что этот территориальный батальон будет чем-то заниматься после войны. Но уже на своей территории. Тербат сегодня заработал здесь денег, получил оружие, сбился в стаю, повязанную кровью, а потом он вернется на свою территорию и начнет управлять ситуацией там. Кто будет им противостоять? Милиция? Да не смешите! Домой вернутся триста человек, прошедшие полтора года войны, стая вернется. Они же не рассосутся после войны – сбиты по территориальному признаку. И все – фрагментация Украины. Не более того. Хотя я не думаю, что там будет какой-то большой взрыв.

— А здесь?

— А здесь мы будем бороться за свое будущее.

— Как вы его видите?

— В двух словах невозможно описать.

— Тогда опишите настоящее.

— В настоящем у нас много проблем. Нам нужна положительная повестка дня, изменения в идеологической платформе, нам нужны идеологические поиски. У нас здесь год идет за пять. Мы – костыли русского мира. У нас рождаются новые идеи, новые подходы, которые, возможно, будут востребованы русской цивилизацией.

— Москва блокирует ваши начинания?

— Москва – это кто?

— Это те россияне, которые управляют проектом «Новороссия».

— В Москве двадцать башен, говорят…

— Не мешает ли вам Москва подниматься по ступеням?

— А есть плохая?

— Ну… возможно, есть Москва не совсем что-то понимающая. У Кремля, говорят, двадцать башен…

— Напоминает древнюю рептилию с большим количеством голов…

— Возможно, есть какие-то недопонимания с кем-то в Москве, а, возможно, это мы не можем правильно донести свою позицию, не можем достучаться.

— Очень политкорректный ответ. Так же вы ответили бы, будь этот вопрос задан вашим соратником?

— Это искренний ответ. Знаете почему? Если что-то не получается, и ты начинаешь винить в этом кого-то, значит, сам не там работаешь.

— Ваш соратник Александров, который вам, как подарок Бога, находится в стоп-листе.

— Но это ж не Москва его туда включила. Москва не ставит людей в стоп-листы. Это – внутреннее дело республики. Я это знаю… Не бывает хороших без плохих, а если все хорошие перестреляют всех плохих, то и они сами станут плохими.

— Значит, вынашивая проекты для будущих поколений, вы не знали, что изменения будут столь тесно сопряжены с Россией?

— Мы себя Россией считали всегда и сейчас считаем.

— А почему вы, вообще, начали всем этим заниматься?

— А не должен был?

— Почему не стали врачом, ювелиром?

— Я закончил технический вуз. Ювелир – это не мое. Я не смогу ответить на ваш вопрос. Я не зафиксировал день, когда все началось. Я помню день, в который бросил курить, между прочим, с большим трудом. Я двадцать три года курил. Я понимал, что меня скоро должны посадить в тюрьму, и там мне эта привычка будет мешать. Я решил бросить. Эта привычка – моя слабость. И я не хотел, чтобы мои слабости были использованы против меня. В результате я не сел в тюрьму.

— Почему не продолжили курить?

— Прагматичное решение.

— Объясните, пожалуйста, что такое Донецкая Народная Республика.

— Донецкая Народная Республика – в идеале и желательно это часть чего-то большего. Это маленькая матрешка, которая должна быть накрыта большими матрешками. То есть в идеале это объединение других федеративных субъектов в рамках Донецко-Криворожской республики или Новороссии – неважно, как называть. И, каким-то образом, часть русского мира. За это вышла русская весна. Очень многие сейчас подзабыли, что мы выходили не только из социального протеста. Мы выходили из-за полного отрыва нас от русской цивилизации. Мы понимали, что нас отрывают от лона тысячелетнего движения, в котором мы находились. Стаскивают с нашей дороги.

— А вы не думаете, что многие люди, проживающие на Донбассе, и не подозревали, что их с чего-то стаскивали?

— Опять передергиваете. Знаете, я когда-то видел фотографии, запрещенные советской властью. 9 мая 1944-го года Севастополь. Там еще не убрали трупы, было огромное количество убитых, был очень тяжелый штурм Крыма, а фотографии изображали пляж, на котором купались и радовались жизни медсестры в купальниках и офицеры. Это совсем было дико понимать, что за неделю до этого двести тысяч человек погибло, освобождая Севастополь. Высаживаясь, десант знал, что на девяносто процентов – это смерть. И это был большой подвиг. А другие люди радовались жизни… Но нельзя их упрекать. Человек всегда остается человеком… А вы знаете, какая выставка была запрещена во Франции? Знаете? Фотографии обычного фотографа, который снимал оккупированный Париж. Ему запретили выставлять свои работы. И это – в современной Франции, которая миллионом людей вышла за то, чтобы рисовать карикатуры на пророка Мухаммеда и Христа. И вдруг в этой великой и свободной стране запретили обычного фотографа! А он всего-навсего снимал радостных, целующихся, сидящих в летних кафе парижан в немецкой оккупации.

— И что?

— А то, что это и есть кризис цивилизационный. Истерия двойных стандартов – отстаивать право моральных уродов на черт знает что и запретить эти снимки. Двойные стандарты приговорили сегодняшний мир. Люди – не звери, они не могут постоянно жить в ненависти и на адреналине, им нужен маленький момент счастья, когда они просто порадуются на пляже тому, что выжили… Двойные стандарты подорвали и Советский Союз. Поэтому его никто не вышел защищать. Нельзя долго манипулировать людьми, они начинают это ощущать.

— А вы бы могли высадиться с тем десантом?

— Не уверен. Струсил бы… Каждый должен делать то, что он делает лучше всего. Я неважно стреляю. У меня близорукость на один глаз – как раз на тот, что нужен для стрельбы.

— Вы сидите сейчас на открытом воздухе в центре Донецка. Ничем не защищенный. Вас могут убить?

— Да, безусловно.

— А за что?

— Я есть в списках «Миротворцев».

— А свои могут?

— Если они попытаются это сделать, то какие же они свои?

— Мы начали разговор с Мозгового. Давайте к нему и вернемся. Разве не свои убили его?

— Я уверен в противоположном. Я уверен, что попустительство и глупая кадровая политика позволила целым группам не своих войти в силовые структуры ЛНР. Которые потом, имея корочки, погоны, нашивки и оружие, совершили это. Считать ли их своими? Я не могу. Врагам позволили проникнуть в силовые структуры. Посмотрите на них, как на монету – с одной стороны шевроны, а с другой – совсем другое.

— Вы говорите о людях, зашедших с чужой территории?

— Почему? Возможно, они тут жили. Не забывайте, это гражданский конфликт тут у нас, война – гражданская. Это не война одной части Украины с другой. Все намного сложнее, война – многоуровневая. Никто не отменял гражданский конфликт. Здесь есть люди, которые нас ненавидят и готовы влиться в наши ряды, чтобы потом взорвать нас изнутри где смогут. Такие же люди есть и на той стороне, и их – миллионы. Чужие маскируются под своих.

— А вы можете отличить чужого от своего?

— Не могу.

— Но вы же можете отличить соратника от попутчика.

— Почему вас так коробит это слово – «попутчик»? Я не думаю, что пассажиры одного поезда должны обижаться друг на друга за то, что едут по одним рельсам. Давайте больше не будем использовать это слово, а заменим его на «союзник».

— А кто вы, Андрей Евгеньевич?

— Я – человек.

— Я тоже. Но, тем не менее, я – не вы. Так кто вы?

— Мужчина, холерик. А что еще? Я председатель Народного Совета. В ДНР я больше занимаюсь идеологией.

— А чем конкретно идеолог-вы сейчас занимается в ДНР?

— Завтра будет у нас очередная идеологическая встреча. Недавно встречался со студентами журфака. Очень много общаюсь, работаю. Возможно, мы сейчас владеем частью дискурса.

— Какое ужасное слово – «дискурс».

— Поверьте, я долго искал ему замену и не смог найти не многословную. Оно означает, что мы выдвигаем и формируем идеи, которые за нами повторяет политический класс, а общество воспринимает как аксиому и определенное направление. Мы не влияем на экономику и финансовые потоки в ДНР. Только на повестку дня.

— Какова повестка дня?

— Формирование идеологических основ для построения республики и дальнейшего развития.

— Мне эти слова ни о чем не говорят.

— Понимаете, как штука… Вы хотите не многословно. Вы пытаетесь сказать, что есть какой-то волшебный свиток, который на все дает ответ. А идеология – это то, что находится внутри человека, то, что в него положили.

— Я хочу коротко и ясно.

— А это – уже фашизм. Гитлер предложил Германии простые решения, и она пошла за ними. Национал-социализм – это как раз про простые решения. Вот украинские националисты сейчас проповедуют простые решения. А их нет. Нет волшебного свитка, где можно прочесть аксиомы на всю жизнь. Идеология – живая, мы можем очертить какие-то границы, за которые не перейдем ни в коем случае, но внутри – это творчество.

— Что делать, Андрей Евгеньевич?

— Кому? Где?

— Ну вот жителям города, в котором идет война. Вы – идеолог, вы ждали этих изменений. Вы, может быть, мечтали о них. Революцию была. Работы нет. Бомбят. К примеру, я – простая горожанка. Что делать мне?

— …Я не знаю… Это ваши приемы, конечно, хороши… но, на самом деле, мы находимся в той ситуации, в которой находимся. Умереть с голода в Донецке сейчас невозможно – есть бесплатные столовые. Если не платите за газ и свет, вам их не отключат. Зиму, слава Богу, пережили. Решаются вопросы переселения в общежития людей, находящихся в местах активных боевых действий. На сегодня полной гуманитарной катастрофы нет.

— А если я хочу подниматься по лестнице? Что делать?

— Это… Никто вам не запрещает. Люди создают горизонтальные связи. Многие сейчас приезжают из России, понимая, что в этом спрессованном пространстве, пузыре времени, где год за пять, на этом острие могут родиться рецепты дальнейшего развития мира. Которые позволят обществу уцелеть и развиваться. И кто-то должен этим заниматься. Но это не значит, что люди, которые этим занимаются, самые главные на планете.

— И кто главней – идеологи или те, кто сейчас сидят в окопах?

— Те, которые сидят в окопах. Если они перестанут в окопах сидеть, идеологов не остается. Они дали нам время, шанс и возможность что-то изменить.